Гараж был огромен. В него свободно можно было поставить несколько машин и даже грузовик. Странным было то, что тут на самом деле иногда бывал грузовик: на бетонном полу остались следы широких шин и большие пятна от подтекающего масла.

Небольшое окно в стене гаража выходило прямо во двор. Там, спиной ко мне, сидел широкоплечий мужчина в алой шелковой рубашке. Его короткие волосы по виду были гуще и темнее, чем у Ральфа Сэмпсона. Я встал на цыпочки и прижался лицом к тонкому стеклу.

Даже сквозь стекло сцена была живописная, как на картине. Широкая мужская спина в рубашке, бутылка с пивом, тарелка с солеными орешками на земле позади него и апельсиновое дерево над его головой с недозревшими плодами.

Мужчина наклонился и протянул огромную лапу к тарелке с орехами. Пальцы скользнули мимо тарелки и уткнулись в землю. Затем он повернул голову, и я увидел его профиль. Это был не Ральф Сэмпсон. Лицо мужчины было словно высечено из камня скульптором-примитивистом. На нем была написана обычная история человека двадцатого века: слишком много борьбы, слишком много звериного мужества и слишком мало извилин в мозгу.

Я вернулся к отпечаткам шин и, опустившись на колени, стал изучать их. Позади меня по дорожке раздались шаги, но я услышал их слишком поздно и не успел ничего предпринять.

Мужчина в алой рубашке появился в дверях гаража и спросил:

— Что ты тут вынюхиваешь? Нечего тебе здесь делать.

Взяв масленку, я выпустил струю масла на стену.

— Не загораживайте свет, пожалуйста, — произнес я.

— Чего тебе? — тяжело спросил он.

Его верхняя губа была толстая, как у слона. Он был с меня ростом, не широк к плечах, но впечатление производил. Я стал нервничать, словно разговаривал со свирепым бешеным бульдогом, охранявшим хозяйское имущество. Я поднялся.

— Да, — проронил я, — вы, братец, обзавелись ими.

Мне не понравилось, как он двинулся ко мне.

— О чем ты толкуешь? Чем мы обзавелись? Ничем мы не обзаводились! А вот ты обзавелся неприятностями, притащив сюда свой вонючий зад!

Он подошел так близко, что я уже ощущал его дыхание: пиво, соленые орешки, гнилые зубы.

— Передайте миссис Голдсмит, что они наверняка у нее завелись.

— Термиты?

Он остановился. Я мог бы сбить его с ног, но вывести надолго из строя было трудновато.

— Маленькие насекомые, которые все пожирают.

Я опять плеснул масло на стену и добавил:

— Маленькие паразиты.

— Что у вас в этой жестянке?

— В этой жестянке?

— Да.

Кажется я наладил отношения.

— Это убивает, если не разом, то потихоньку, этих термитов. Они жрут это и мрут. Передайте миссис Голдсмит, что все будет в порядке. Скоро они исчезнут.

— Не знаю я никакой миссис Голдсмит.

— А хозяйка дома? Она звонила в управление и вызывала инспектора.

— В управление? — подозрительно скривился он.

— Управление по борьбе с термитами в Южной Калифорнии.

— А! Но здесь нет никакой Голдсмит.

— Разве это не Эвкалипт-лейн?

— Нет, это Будлу-лейн. Ты ошибся адресом, приятель.

— Ужасно! А я-то думал, что попал на Эвкалипт-лейн.

— Нет, Будлу-лейн.

Он широко улыбнулся над моей нелепой ошибкой.

— Тогда я пошел. Миссис Голдсмит будет ждать меня.

— Да, только погоди минутку.

Он быстро выбросил левую руку вперед и схватил меня за воротник. Правую он сжал в кулак.

— Больше здесь не появляйся! Тебе тут нечего делать.

Лицо его налилось кровью от злости, глаза стали дикими и засверкали. Из искривленных уголков рта потекла струйка слюны. Этот тип был гораздо опаснее бешеного бульдога, и его поведение было трудно предугадать.

— Смотри, — поднял я масленку, — эта штука ослепит тебя.

Я брызнул маслом ему в глаза, и он взвыл, будто его ошпарили кипятком. Я рванулся в сторону. Его правый кулак скользнул по моему уху и обжег его. Воротник моей рубашки оторвался, оставшись в его руке. Правой рукой он прикрыл глаза, залитые маслом, и застонал, как ребенок, испугавшись слепоты.

Когда я был уже на полпути к машине, то услышал, как позади меня открылась дверь. Чтобы не показывать свое лицо, я не стал оглядываться. Обогнув угол изгороди, я начал удаляться от машины и пробежал целый квартал.

Когда я вернулся, на дороге никого не было. Двери гаража уже были закрыты, но машина Фэй все еще стояла на проезде к дому. Белый дом среди деревьев выглядел мирно и безобидно в свете ранних сумерек.

Почти совсем стемнело, когда из дома вышла женщина в пятнистом платье. Пока «бьюик» разворачивался, я поехал к началу дороги и там стал ждать его. Обратный путь в Голливуд она проделала не так быстро, как днем. Я не упускал ее из виду.

На углу Голливуда и Вэйна она свернула на частную стоянку, поставила там машину. Я остановился и стал наблюдать, как она войдет к Свифту. Потом я отправился домой и сменил рубашку. Пистолет в шкафу искушал меня, но я не надел его. Я вынул его из кобуры и положил в машину в вещевой ящик.

Глава 7

Задний зал в ресторане Свифта был отделен панелями из мореного дуба, которые отражали матовый свет начищенных бронзовых люстр. По обеим сторонам зала располагались кабины с кожаными подушками на сиденьях. Остальное пространство было заставлено столиками. Все кабины и большинство столиков были заняты прекрасно одетыми посетителями, которые ели или ожидали, когда их обслужат. Большинство женщин были изящны, очевидно, они соблюдали диету для сохранения фигуры. Мужчины обладали мужественным голливудским взглядом, который трудно передать словами. В их громкой речи и размашистых жестах ощущалась настойчивая беззастенчивость, словно Господь Бог охранял их по контракту на миллион долларов.

Фэй Эстабрук сидела в кабине в глубине зала, напротив нее виднелся локоть ее партнера в голубой фланели. Все остальное было скрыто перегородкой.

Я подошел к бару и заказал пиво.

Бармен ответил, что после шести у них пива не бывает. Тогда я попросил эль, дав ему доллар, я гордо заявил, что сдачи не надо. Но сдачи не причиталось. Он отошел.

Я взглянул перед собой в зеркало, висевшее за баром, и увидел в нем лицо Фэй. Она быстро шевелила губами. Мужчина тотчас же встал. Он принадлежал к тому типу, который предпочитают компании молодых женщин, элегантные и молодящиеся, они неизвестно как делают доллары. Это был тот самый постаревший церковный певчий, которого описывал Крамм. Голубой пиджак облегал его фигуру, а белый шарф на шее оттенял серебристые волосы.

Он пожал руку рыжеволосому мужчине, остановившемуся возле их кабины. Когда тот повернулся ко мне, я узнал его: это был писатель Рассел Хант.

Седовласый попрощался с Фэй и направился к выходу. Я наблюдал за ним в зеркало. Он шел, глядя перед собой, как будто вокруг никого не было. И в самом деле, до него никому не было дела. Никто не поднял руки и не улыбнулся ему. Когда он вышел, несколько голов повернулось, несколько бровей приподнялось — и все. Фэй осталась в кабине одна.

Я отнес свой стакан к столику Рассела Ханта. Он сидел в компании с толстяком, у которого был безобразный круглый нос с вздернутым кончиком и маленькие проницательные глаза агента.

— Как дела, Рассел?

— Хэлло, Лью.

Он не был мне рад. Я зарабатывал три сотни в неделю, когда была работа, а значит, я был нищим в его глазах. Он получал пятнадцать сотен.

Бывший репортер из Чикаго, он послал свою первую новеллу в «Метро», а вторую так и не написал. Из счастливого юноши Хант превратился в мерзкого старикашку с вечной мигренью, которому не мог помочь даже плавательный бассейн, так как он боялся воды. Я помог ему избавиться от второй жены, но третья оказалась не лучше.

— Присаживайся, — пригласил он, заметив, что я не ухожу. — Выпей. От этого проходит мигрень. Я пью не из желания развеселиться, а для того чтобы утихла мигрень.

— Учтите, — пробурчал мужчина с глазами агента, — если вы выдающийся художник, то можете присесть. В противном случае, я не стану тратить на вас время.