Отштукатуренные фасады киногородка напоминали пожелтевшие бумажные воротнички. Здания телестудии выглядели новее остальных строений. Они казались чужеродными телами среди захудалых баров и грязных ресторанов, стоявших на бульваре. Сделанные на скорую руку, как будто не предполагалось, что они долго будут жить.

Я поставил машину за углом в жилом квартале и потащил сумку с клюшками к главному входу в студию. У входа в контору, где распределялись роли, человек десять-двенадцать сидели на стульях в ожидании своей участи, стараясь выглядеть преуспевающими и довольными. Девушка в скромном, но изящном черном платье, причесанная на прямой пробор, снимала и надевала перчатки. У женщины с мрачным лицом сидела и хныкала на коленях девочка в розовом шелковом платье. Здесь был обычный ассортимент безработных актеров — толстых, худых, бородатых, бритых, в смокингах и сомбреро. Больные алкоголики и дряхлые старики сидели в бесполезном ожидании, сохраняя достоинство.

Миновав эту великолепную компанию, я двинулся дальше через холл к двери. За ней сидел мужчина средних лет с подбородком, похожим на толстый край окорока. На нем была голубая форма вахтера, черная фуражка с козырьком и черная кобура на бедре. Я остановился перед ним, прижав к себе сумку с клюшками, будто предмет большой ценности. Охранник приоткрыл глаза и хотел было остановить меня. Прежде чем он успел спросить меня о чем-нибудь, что могло бы вызвать у него подозрения, я произнес:

— Это нужно мистеру Кунцу. Немедленно.

Охранники в более солидных заведениях требуют паспорт и визы и делают многое другое, кроме разве что личного обыска на предмет обнаружения ручных гранат. Здесь же они не так строги, поэтому у меня был шанс пройти.

Он отворил дверь и пропустил меня. Выйдя на раскаленную добела аллею, похожую на вход в лабиринт, я заблудился среди безликих зданий. Затем я свернул на грязную улицу и подошел к двум художникам, которые разрисовывали фасад салуна с вращающейся дверью и пустотой внутри.

— Поверни направо, потом первый поворот налево. Увидишь поперек улицы вывеску нью-йоркского заведения.

Я свернул направо, прошел по Лондон-стрит и вскоре оказался перед фасадом гостиницы «Континенталь». Фальшивые фасады, казавшиеся такими естественными издалека, вблизи были так безобразны, что заставили меня усомниться в реальности происходящего. Мне захотелось бросить сумку, зайти в отель и промочить там глотку вместе с другими посетителями. Но других посетителей не оказалось. Мне следовало бы взять с собой что-нибудь полегче, например ракетки для бадминтона.

Наконец я добрался до третьего павильона, над которым горела красная лампочка, звуконепроницаемая дверь была закрыта. Я поставил сумку к стенке и стал ждать. Спустя некоторое время лампочка погасла, дверь открылась, и оттуда выпорхнула стайка девушек из кордебалета в костюмах белок. Придержав дверь, я пропустил последнюю из них, а затем вошел. Интерьер съемочной площадки представлял собой театр с красными плюшевыми занавесками, с такими же красными сидениями, расположенными против оркестра и в ложах, и с позолоченными декорациями в стиле рококо. Оркестровая яма зияла пустотой, как и сцена, лишь в первых рядах стояла группа людей. Молодой человек в рубашке с засученными рукавами налаживал прожектор. Затем он получил команду и прожектор осветил голову женщины, сидящей в середине первого ряда. Я прошел по боковому проходу и, прежде чем погас свет, узнал Фэй.

Снова зажегся свет, зазвенел звонок и наступила полная тишина. Ее нарушил низкий женский голос:

— Разве он не великолепен?

Фэй повернулась к мужчине с седыми усами и мягко пожала ему руку. Тот улыбнулся и кивнул.

— Стоп!

Невысокий мужчина с лысой головой и усталым лицом, прекрасно одетый, появился из-за камеры и приблизился к Фэй Эстабрук.

— Послушай, Фэй: ты его мать. Он здесь, на сцене, поет для тебя. Это его первый настоящий шанс, то, о чем ты мечтала, на что надеялась многие годы.

Его эмоциональная речь была так убедительна, что я невольно взглянул на сцену: она была совершенно пуста.

— Разве он не великолепен? — с напряжением в голосе повторила женщина.

— Так, уже лучше, лучше. Но помни, что этот вопрос риторический. Ударение на слове «великолепен».

— Разве он не великолепен! — воскликнула Фэй.

— Больше эмоций, больше сердца, дорогая Фэй. Продемонстрируй любовь матери к сыну, так великолепно поющему на этой сцене. Попытайся еще раз.

— Разве он не великолепен! — неестественно взвыла она.

— Нет! Так не годится. Свою интеллигентность держи при себе. Нужна простота, теплая любящая простота. Понимаешь, дорогая Фэй.

У нее был сердитый и нездоровый вид. Все, начиная с помощника режиссера и кончая бутафором, выжидающе смотрели на нее.

— Разве он не великолепен! — прохрипела она.

— Лучше, гораздо лучше, — заметил маленький человечек, дав знак включить свет и камеру.

— Разве он не великолепен! — снова повторила Фэй.

Седоусый мужчина улыбнулся, кивнул. Потом взял ее за руку и они улыбнулись друг другу.

— Стоп!

Улыбка сменилась усталостью на лице. Свет погас. Маленький режиссер объявил перерыв.

— Ты свободна, Фэй, можешь идти. Завтра к восьми. Постарайся хорошенько выспаться, дорогая, — как-то недоброжелательно добавил он.

Она ничего не ответила. Сцена стала заполняться новой группой актеров. Фэй поднялась и пошла по центральному проходу. Я поспешил вслед за ней.

Она шла медленно, двигалась словно наобум, без всякой цели. Безвкусная одежда — черная шляпка с траурной вуалью и прямое черное платье — делала ее крупную красивую фигуру нескладной: она походила на унылый призрак, бродящий по аллее.

Когда она скрылась за углом отеля, я подхватил сумку с клюшками и пошел за ней. Я снова разволновался и почувствовал себя мальчиком-прислужником на площадке для игры в гольф, у которого нет надежды стать настоящим игроком.

Фэй присоединилась к небольшой группке женщин всех возрастов и форм, направляющихся к главному выходу. Однако, не дойдя до него, они свернули с аллеи. Я последовал за ними и увидел, что они скрылись в павильоне для переодевания.

Я прошел мимо охранника через ворота и вышел на улицу. Он запомнил меня и мою сумку.

— Не понадобилось?

— Нет, он вместо гольфа решил поиграть в бадминтон.

Глава 6

Я ждал, когда она выйдет, включив двигатель машины. Фэй вышла и направилась в другую сторону. Она переоделась в хорошо сшитый костюм темного цвета и маленькую шляпку, одетую набекрень. Фигура у нее была стройная, и сзади она выглядела лет на десять моложе.

Пройдя полквартала, она остановилась возле черного «седана», открыла дверцу и села за руль. Я двинулся в путь, влился в поток машин, предоставив ей обогнать меня. Я не боялся, что она заметит мою машину: в округе Лос-Анджелеса было полно голубых открытых машин, а движение на бульваре было интенсивным.

Она ехала довольно быстро. Я вынужден был развить скорость до 110 км в час, чтобы не выпустить ее из виду. Я не думаю, что Фэй старалась оторваться от меня — она делала это просто ради удовольствия. Так мы выехали за город. На длинной петле последнего спуска я потерял ее. Затем на прямом участке я вновь догнал ее за минуту до того, как она свернула вправо. Я направился вслед за ней на дорогу под названием Будлу-лейн, которая вилась по склону между живыми изгородями. Метров через сто она свернула в проезд к дому. Я тут же затормозил и поставил машину под высокий эвкалипт.

Через живую японскую изгородь, росшую вдоль тротуара, мне было видно, что она поднялась по ступенькам белого дома и скрылась внутри. Дом был двухэтажный, с гаражом, чуть врытым в склон горы. Он стоял посреди деревьев поодаль от дороги. Для женщины ее круга он был слишком красивым и дорогим. Вскоре мне надоело любоваться запертой дверью дома. Сняв пиджак и галстук, я положил их на спинку сиденья и засучил рукава. В ящичке с инструментом у меня находилась масленка. Взяв ее, я направился по дорожке к открытой двери гаража.